— Да помню я, помню, — устало отозвался он.
— Так какого болта ты через меня тянешь?! Давай еще раз.
Мы вновь выстроились в походную «нано»-колонну.
Сцена для репетиций отменная, тут отличный полигон, антураж Промзоны будто создан для компьютерного шутера. Приемлемо.
— Пошли.
Вот и траверз мишени. Сейчас он типа первым из группы обнаружит опасность, но не со своей стороны.
— Справа объект! — вполне достоверно рявкнул Юрка.
Я на автомате чуть присел с поворотом, навел ствол и тут же дал отбой, раньше начала своего движения увидев ошибку.
— А-атставить! Юра, ствол твой где! Ты меня опять застрелил.
Да он уже понял, он всегда понимает. Ум. А вот рефлексы отсутствуют. Ум без тела.
— Стоп, давай поговорим. Садись, на…
Мы сели на травку.
— Тут такое дело, Юрок, я одного только не пойму: вот вы все такие вдумчивые, в техно-интеллигентном звене? Неужели нельзя сработать нормально — просто запомнить и сделать? Ну почему все время через нервы, а?
Молчит.
— Мы — сталкеры, Юр. У нас тапки жестяные и две головы. Мы не столько против людей в этих лесах, сколько против зверя, увидишь еще, какого… Ты себе не представляешь, как они прыгают. Тебе такие морды ни разу не снились. Когда увидишь их вблизи — все из башки выстудит, это фактор! Это, парень, такой фактор, что у спецназовцев трусы тяжелеют! И потому у нас по-другому все, Юра!
— Я помню, — приглушенно повторил радист.
Хорошо, что он спокоен в обучении, этому его Гоблин учил — научил, похоже. Иначе сгорел бы парень на таких уроках.
— Идем по полю или же в более-менее хорошем обзоре — работаем по-человечески, как армейцы. Идем в лесу по зверовой или торной тропе, с минимумом обзора — и работаем по-зверовому. Все просто: «люди» — «звери». И будь любезен, переключайся автоматически, и сразу намертво.
Этому на старой Земле не учат, нет там таких необходимостей. Разве что у африканцев каких или у таежных народов осталось понимание.
— И обе тактики взаимоисключающие, Юра… — Еще бы и мне спокойствия добавить: плохой я педагог. — Мы ведь своим опытом доходили… Раз пять чуть друг другу бошки не снесли. Нельзя в группе, на зверовой тропе, крутиться со стволом на изготовку. Когда ты, вложенный, увидишь пещерника рядом, ты начнешь стрелять еще до собственной команды, адреналин тебя так торкнет, что первые три пули еще влево поедут, а следующие — мне в голову. И только потом ты начнешь сажать по мишени. Это не араб, не пакистанец. Это Неземное, тут страх иррациональный, ужас невиданного. А мне садиться нельзя, даже если среагирую — кусты рядом. Нельзя нам, Юра, перед зверем садиться, для него это тряпошное: за кеглю примет. И сидя ничего не успеешь — не отпрыгнешь, не убежишь. Я не сяду. Поэтому ты проносишь ствол низом, как и держишь в колонне. Да мы вообще не ходим со стволами на изготовку, у нас концы длинные, запаришься.
Вотяков серьезно посмотрел на меня:
— Я стараюсь, Костя.
Он действительно хочет с нами пойти. Без байды.
— Хорошо. Итак, если по сторонам метров пятнадцать и более, то есть выше дальности прыжка, я сажусь низко, ты вкладываешься сразу. Если же кусты или деревья рядом, я остаюсь в стойке. Ты же при повороте направо начинаешь поднимать ствол лишь от моего правого плеча. Вроде мелочи, а ни фига не мелочи… И еще, напоминаю: зверь — не человек, на выстрел реакция разная. Кошки сразу прыгнут. Медведь — никогда не угадаешь. Кабан — сильно зависит от семьи. Росомаха местная свалит, а потом сутками за тобой будет идти: ей более сильного в честь сожрать. Местные волки уйдут глубже, но не все, две группы начнут заходить со спины. Поэтому далеко не всегда нужно стрелять, даже если зверь очень близко. Знаешь… Ты первый и не стреляй лучше. До первой же встречи, во всяком случае.
Потом мы с ним опять тренировались до изнеможения. Битый час. Итого уже три часа занимаемся, третий день, еще в замке начали.
Все, хватит пока. Мы устало присели на бетонную сваю возле периметра.
— Юра, подседалищник тебе зачем нужен?
Вотяков вскочил, торопливо перетянул кусок «пенки».
Вскоре к нам подвалил Гоблин, бодрый, свежий, аж противно. Встал напротив.
— Как у вас, че злой такой?
— Да пропади оно, манал я эту педагогику.
— Но хоть втыкается потихоньку?
— Да поначалу как-то не очень, потом покатило. Приемлемо.
— О как.
— Дык вот…
— А пойдем чай пить. И пожрем: я мангал развел.
— А пойдем.
Нужно заканчивать, хватит, тяжело уже.
Удивительно… Здесь, в Новом Мире, эту науку знают даже дети. Сопливый, как вам может представиться, охотник с собственным гладкоствольным ружьем — уже не редкость для анклава. Такие пацаны-романтики всегда востребованы — они из всего Чехова читают только рассказ «Мальчики», похождения двух гимназистов, начитавшихся Фенимора Купера и Майна Рида. Так ведь и в моем детстве именно с этого и начинались сложные, опасные походы да приключения.
В лес и обратно ребята из поселков ходят вместе, уже опытно самоорганизовываясь. Старшие ребята с оружием охраняют малышей, особенно если приходилось идти через чащу. Детям доводилось видеть многое, еще со времени «потеряшек». Они машинально считают далекие выстрелы, по поведению птиц определяют, откуда и кто приближается. А там, где взрослые не могут им что-то объяснить или научить, наши подросшие чада подменяют знание полетом фантазии и совсем не детской интуицией, ухватывая самую суть.
И наши дети уже беззаветно и преданно любят эти земли. Да, да, эти самые — для многих взрослых все еще чужие. Многим из нас все еще сложно любить «платформу», территория которой по своему генезису, как им кажется, граничит с космосом. Любить место, где они оказались вынужденно, по воле Неких Сил, для них то же самое, что «любить» международную космическую станцию. Или танк. Такой подвиг некоторым не под силу. Но наши дети уже другие — они не танкисты, они просто зачахнут эмоционально, ибо нельзя им круглый год жить в танке.