Экспансия - Страница 124

124

Прозвучало неслаженное хоровое:

— Понятно…

— Да все ясно, че там.

— Обсуждали уже!

— Секунду, Алексей Александрович, я не вполне согласен, вы ведь сами…

Сейчас начнется танец с саблями. Всегда есть кто-то, кто считает, что именно он услышанное усвоил покамест… плоховато. Что именно ему нужно персонально добавить, с перчиком и стальной щеточкой.

Ой, на, пора линять…

Схватив Благову за руку, я вытащил ее наружу. Двор замка изменился.

И дождя нет, и небо ясное, а кажется, что сама природа почувствовала случившееся: у всего окружающего — вид мрачный, напряженный, нервный.

— Успокойся, Элли, — попросил я. — Сама понимаешь, общий стресс, первые минуты.

— Да я понимаю…

— Ну и че тогда полезла?

— Полеты все равно на мне! Как же не сказать руководителю?

— На тебе. И один дельтик не спасет. Что, действительно ничего нет?

— Да есть литров семьдесят. Наворовала… — всхлипнула Эльза.

— Ну и молодец! Вот и держи в закромах и никому не говори.

— Почему, Сережа?

Мимо прошли строители.

— Потому что коллективный шок сейчас! — громким шепотом сообщал я на ухо летчице. — Неизбежно будут непродуманные решения. А вдруг санрейс? Вдруг ЧП или налет? Пока стой на земле и подожди, пусть все оглядятся, а планы устаканятся. Второй заканчивают? Для него все есть?

— Все успели, комплект… Так, значит, сегодня не летим? — в последний раз всхлипнула Благова.

— Никуда мы не летим, сейчас Гоблину сообщу. Без авиации семью вытащим, не впервой. И на плановое опыление забей, сообщи Туголукову, что все, лафа кончилась, пусть выгоняет на ряды казачков или их жен с «пышкалками». Стой на своем — мол, все, товарищи, топлива в обрез, стратегический резерв, даже если он есть у Сотникова, неприкосновенен.

Успокоив Эльзу, я оглянулся.

«Буханка» уже выезжает за ворота.

Белая «шестерка» белорусов-строителей пока стоит, прямо перед башней. Наш главный инженер Герман Янович что-то горячо обсуждает со своим бригадиром, великаном Колей Мазуровым. Проходя мимо них, я услышал край разговора.

— И сколько времени?

— Через два часа должны берлинцы приехать, успеем, — обнадежил Герман.

— Неудобно как-то получается, кидаем…

— О чем ты говоришь, Николай? Люди поймут, идет пересмотр планов, позже еще и сметы перекроим, без этого не обойтись.

— И что говорим?

— Говорим… Говорим, как есть: что сегодня цементный узел продукцию выдавать не будет — по вновь открывшимся обстоятельствам, типа «магазин закрыт на учет». Потом выдаем по новым план-графикам и разнарядкам.

— Адская работа. Там же документов…

— Молодежь привлекать будем, — неуверенно предложил главный инженер.

— Ага. А за ними кто будет смотреть?

— Ну что делать… Ладно, чего рядить, работать надо. Садись, Коль, за руль, поехали на склад. Остальные пока здесь.

Во дворе перед донжоном, чуть отойдя в сторону, вышедшие с совещания мужики коллективно задымили. Перекрестные разговоры тихие, но напряженные, все те же — «как что-нить зажать свое и отцыганить новое со складов». Но присутствует и еще одна популярная тема из категории: «Собирался сдать старое в тигель, типа лучше новый выпишу, — теперь зажму». Такого удара не пропустить невозможно, он всегда пролетит, через любую защиту. Растерянность невелика, но она есть — следствие неожиданности.

Я понял, что незримо витает в воздухе: страх. Прислушался — точно, и у меня есть.

Пока что мы как брошенные дети, оторванные от груди, — вот, пожалуй, самое точное определение. Почему всегда так? Ведь столько передумали, столько прикидывали… Бац! И опора вылетела. Только что все было сладко и гладко, как вдруг мамка сбежала в неизвестном направлении, оставив дитя возле газетного киоска Курского вокзала. Пока так. Оглядимся, определим свое место и реальное состояние — может, и не возле Курского, может, и сами прокормимся.

Именно в те, самые первые дни Второго, если считать начальным первые наши дни в анклаве, Испытания, где-то в поселках родилось уникальное слово-феномен — «фабричное». Это понятие гораздо шире, нежели просто нечто и некогда произведенное соответствующим способом.

Это значит — Оттуда. Это — Символ.

«Любой фабричный болт априори лучше местного, даже если первый сделан штамповкой из сыромятины, а второй точно нарезан и умело цементирован».

Просто лучше — он же из Канала, он — Дар! Мифологема, самообман, но и якорь. Надежда и нить. Эта мифическая наполненность, эта коннотация слова была особо сильна именно в первые часы и дни, ослабевая постепенно, и лишь дню к десятому после События отпустив потребительские души и умы на свободу. А само слово осталось навеки. Произносить его рекомендовалось с особым ритуалом — подняв указательный палец кверху.

— Серега, — меня кто-то дернул за рукав.

Я оглянулся. Вот тебя только тут и не хватало! Данила Хвостов, «тот еще волосан», наш главный конструктор-креатор. Страшный товарищ, лучше с ним и не заговаривать: через десять минут укатает. В глазах горит азарт свободы, плещется безбрежье идей и путей решений. Готов подсказывать и предлагать, спаси господи. Человек-манифест.

— Ну.

— Ты же знаешь, что у Сотникова в подвале свой нехилый закуток имеется?

— Ну? — теряя терпение, повторил я.

— Бывал ведь внутря, поди?

— Да и ты побывал бы, не шлангуй каждый раз на переноске.

— Ты же знаешь, сколько у меня дел! — возмутился Хвостов.

— Ага. А остальные с шариками надувными гуляют среди роз.

124